Интервью
фотогалерея
Реклама
Листая страницы истории
Лет двадцать назад мой отец издал небольшую книжку, скорее даже брошюрку: «Из истории села Языкова. Воспоминания и рассказы местных жителей». Книжка эта совсем не научная, и этим-то она и интересна. В ней показано, как мифологизируется реальность, а конкретные исторические события и факты трансформируются в сознании людей в легенды и предания. И всё же крупица истинного в них всегда присутствует, причём порой весьма опосредованно.
К примеру, происхождение топонима «Языково». В детстве много раз слышала, что село принадлежало помещику Н.М. Языкову, поэту и другу Пушкина. Якобы и сам Пушкин бывал здесь: заезжал в гости на несколько дней. Но архивные документы говорят совсем о другом: село было основано в 1749 году подполковником Уфимского драгунского полка А.М. Языковым на пожалованной правительством земле. Больше того, основатель и владелец поселения к поэту Языкову отношения не имеет - ну, разве что в глубине веков у обоих можно найти общего предка - хана Языка, принявшего крещение и пришедшего на службу русскому царю.
А заезжал Александр Сергеевич в симбирское Языково, которое принадлежало как раз Николаю Михайловичу, его собрату по поэтическому перу. Правда, встречи друзей тогда не произошло: Пушкин застал в усадьбе только брата своего друга, но оставил после себя добрый след, посадил дуб в барском парке. Вроде бы он, дуб этот, и сейчас существует.
Знала я и другую версию. Рассказывали, что село, ранее называвшееся Богородским, было переименовано после женитьбы местного барина (его фамилия не указывалась) на дочери помещика из села Языкова Симбирской губернии.
Утверждалось даже, что это была сестра поэта Языкова. Вроде бы, желая угодить молодой супруге, барин дал селу название её малой родины, а в качестве приданого привёз сюда несколько семей мастеровых: плотников, гончаров, кузнецов, маляров и пр. Поселили их на высоком берегу Кутулука, на улице, примыкавшей к барской усадьбе, а улица эта стала называться Лабазом.
Действительно, факт бракосочетания одного из языковских помещиков с дочерью владельца суконной фабрики из Симбирской губернии в документах встречается, но село своё название получило гораздо раньше. И Богородским его стали называть после 1766 года, когда дочь А.М. Языкова, Ирина, вышла замуж за подполковника Апраксина, получила деревню в приданое и построила здесь первый храм. Вот так реальные события переплетаются с местными преданиями.
Интересно, что упоминание Симбирской губернии встре чалось в рассказах старожилов нередко. И, видимо, это не случайно. Где-то в коллективной памяти первых языковских поселенцев отложилось, что они были привезены сюда именно из Симбирской губернии: из-под Сызрани, из села Ивашовка. Позже привозились крепостные и из других мест, например, из оренбургских поместий Шишкова, расположенных недалеко от Языкова.
Рассказывали также, что несколько крестьянских семей помещик выменял на охотничьих собак. Назывались даже фамилии, вроде как подтверждающие это: Борзовы, ГончЕвы, Чаловы... Не берусь утверждать или оспаривать, документов не видела.
А вот в истории некоторых сёл Кинельского и Кинель-Черкасского районов доводилось встречать упоминание, что местные крестьяне выиграны в карты или обменены на собак... (Это специально для любителей «упоительных российских вечеров», с придыханием вспоминающих: «балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки»... Сейчас каждый находит в себе если уж не княжеские, то купеческие, а на худой конец, казачьи корни, открещиваясь от крепостных предков. Я не из их числа!)
Что значило в те времена переселение крепостных на новое место, об этом лучше прочитать в «Семейных хрониках» С.Т. Аксакова, дед которого тоже основал деревни на полученных от императрицы заволжских и предуральских землях.
Как и родители Карамзина, Державина, Рычкова... Весь наш край - Оренбургская и Самарская губернии пропитаны слезами и болью безымянных страдальцев, создавших для своих именитых господ цветущие усадьбы, а для себя - печальные деревни с серыми избами (слова не мои - известные поэтические образы).
История века девятнадцатого в судьбе села Языкова изучена хорошо: период жизни Ольги Григорьевны Аксаковой расписан прямо-таки как учебный материал с глубоким анализом. А вот что было раньше, в туманном и тревожном веке восемнадцатом (почему-то его принято называть «золотым веком Екатерины»)? Ведь именно здесь, на нашей земле, разворачивались трагические страницы Пугачёвщины. Казалось бы, чего уж мы о ней не знаем!
Но чем больше я читала научные труды российских и зарубежных исследователей, свидетельства современников и участников тех событий, работы Пушкина, тем яснее становилось, как ущербны, однобоки и ограниченны мои исторические познания.
Трагизм и величие, благородные порывы и низменные устремления, подлость и верность, мощь и обречённость, красота человеческой души и её слабость - всё перемешано! Читала с тайной надеждой узнать: а что было в те годы в Языкове? Хоть какое-нибудь упоминание!
И вот нашла. Осенью 1773 года, в самом начале восстания, по крепостям и деревням разъезжали с именными указами Пугачёва его посыльные, убеждая поддержать повстанческую армию. Они добились своего: «Среди помещичьих крестьян начались волнения. Особенно сильными они были в сёлах Жданово и ЯЗЫКОВО и среди казаков». Вот так. Селу всего 25 лет, ещё живы, наверно, воспоминания о переселении в безлюдный, неприветливый край, не изжиты обиды и горе от расставания с родным селом. Наверно, несладко жилось на новом месте.
Да и что вообще известно о местных помещиках - Языкове, Апраксине, Шишковых и прочих? Я пыталась припомнить рассказы бабушки о далёком прошлом. Всё, связанное с крепостным прошлым, моя бабушка Наталья рисовала исключительно чёрными красками.
Надо сказать, Наталья Харлампиевна родилась с бунтарством и классовой непримиримостью в крови, поэтому в объективность её верилось не всегда. Но всё же помню рассказ о красивой девушке Нениле, которую барин сосватал за своего любимца-конторщика, горбатого и больного чахоткой. Когда приехали за невестой, она спряталась в ларе с зерном. Узнав об этом, барин впал в ярость и в наказание приказал ей выйти замуж за немолодого вдовца с кучей ребятишек. Пригрозил высечь кнутом на конюшне.
Один из языковских помещиков для развлечения своих гостей устраивал на лугу что-то типа спортивных состязаний: крестьяне бегали наперегонки, прыгали, боролись... Сейчас бы сказали: ну, это же спортивно-массовое мероприятие!
Однако моя бабушка воспринимала эти «мероприятия» как оскорбление: бегать и прыгать на потеху барынькам под кружевными зонтиками ей казалось унизительным.
Генетически передаваемая ненависть к дворянству, порождённая веками бесправия, унижения и кабального труда, вылилась в «бессмысленность и беспощадность русского бунта». Крестьяне вылавливали по лесам прятавшихся там дворянских детей, отводили их к пугачёвцам: за каждого пойманного выдавали по 10 рублей. Пойманных тут же вешали или рубили. Жалости не вызывали ни новорождённые, ни женщины, ни самые гуманные помещики. Попытка спасти доброго барина каралась смертной казнью.
Участник пугачёвского восстания Д. Верхоланцев перечисляет бесконечные казни и убийства, творимые и казаками, и самими крепостными. Вспоминает, например, как «человек 200 бояр» (так принято было называть дворян) укрылись на острове. Крепостные выдали их пугачёвцам. Взрослых закололи пиками, а младенцев «исхлестали о землю». Кстати, сам Верхоланцев был помилован императрицей и благополучно дожил до 77 лет, оставив воспоминания о своём участии в пугачевской войне.
И тем не менее проявления человечности и великодушия тоже были. Со школьной скамьи помню историю спасения семьи Радищева собственными крепостными: мальчика, будущего писателя, переодели в крестьянский сарафан и представили своей дочкой. Крестный отец Сергея Тимофеевича Аксакова, Дмитрий Мертваго, переживший пугачёвщину четырнадцатилетним подростком, рассказал, как незнакомая крестьянка в мордовской деревушке, плача от жалости, переодела барчука и двух его малолетних братьев в мордовское платье и спрятала в сарае. Она сказала, что если их обнаружат, семью убьют, а дом их сожгут. «Ну, уж видно, как Бог даст...»
И в нашем уезде, в селе Коптяжево, местные крестьяне спрятали свою барыню в мельничном колесе. Пугачёвцы её искали, но в колесо заглянуть не догадались. Да, много всего открывается при более пристальном, заинтересованном взгляде на историческое прошлое. Порой неожиданного и неприятного...
И чем сильнее накал взаимной ненависти и озлобления, тем ярче высвечиваются нравственная чистота людей, не потерявших человечности и совести, верных долгу и понятию чести. Совсем рядом с нашим селом, в Борском (тогда это была крепость Борская), произошли события, отражённые на страницах повести «Капитанская дочка».
Да, Пушкин действительно бывал в наших краях - осенью 1833 года, заезжал в Борскую крепость по дороге из Смышляевки, через Кинель - в Бузулук. Он работал над «Историей Пугачёвского бунта», проезжал по местам, связанным с событиями шестидесятилетней давности, расспрашивал старожилов, делал отметки в записной книжке.
Борская крепость была именно такой, какой в повести описана крепость Белогорская: скорее деревня, а не укрепление; обветшалые деревянные стены, две старые пушки... Жители встретили бунтовщиков с иконами, хлебом-солью, колокольным звоном. Так было почти повсеместно, в большинстве захваченных крепостей и городов. (Самого Пугачёва в Борской не было - отрядом повстанцев командовал атаман Илья Арапов, взявший Самару и несколько крепостей на самарском направлении).
Многие присягали Пугачёву из желания сохранить жизнь, потом перебегали к правительственным войскам, каялись и продолжали воевать - уже против мятежников. Но комендант Борской крепости капитан Пётр Рогов присягнуть Пугачёву отказался. И был повешен.
Казнены вместе с ним были переводчик Матвей Арапов, двое отставных конной гвардии и четверо крестьян помещиков Хилкова и Обухова. Все они отказались признать в Пугачёве законного императора Петра Третьего.
Нигде не указано, что именно сказали перед смертью офицеры Борского гарнизона, но, наверно, не случайно Пушкин вложил в уста капитана Миронова и его сослуживца, гарнизонного поручика Ивана Игнатьича, дерзкие слова: «Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!» Именно так мог ответить капитан Пётр Рогов на предложение присягнуть Пугачёву.
И ведь это был далеко не единственный случай. Офицеры крепости Нижнеозёрная приняли неравный бой с мятежными войсками. Солдаты их предали, но комендант крепости, премьер-майор Захар Харлов сражался у пушек один, израненный, истекая кровью, с висящим на щеке глазом. Он и четверо офицеров Нижнеозёрной были повешены, хотя солдаты, перешедшие на сторону Пугачёва, просили пощадить их доблестного командира.
Как рассказывал Пушкину свидетель тех событий, «ни один из страдальцев не выказал малодушия. Магометанин Бикбаев (капрал из служивых татар), взошед на лестницу, перекрестился и сам надел себе на шею верёвку».
Яростно защищал Татищеву крепость её комендант - подполковник Григорий Миронович Елагин. Взбешённые упорным сопротивлением офицеров крепости, пугачёвцы зарубили коменданта и его жену, остальных офицеров расстреляли.
Были и ещё десятки, сотни мужественных людей, верных присяге и долгу. Имя капитана Миронова всем известно, мы вообще воспринимаем его как реальное историческое лицо. Хорошо бы знать и тех, кто послужил его прообразом! Тем более, это наши земляки.
Н. Шишканова
